А ведь, подлец, почти угадал. Стоило немного продолжить аналогию, вспомнить школьный курс истории, и все становилось ясным, как божий день.

«Над всей Испанией безоблачное небо» — кодовая фраза, ставшая сигналом к мятежу генерала Франко. «В Сантьяго идет дождь» — условный сигнал к началу переворота в Чили, сделавшего генерала Пиночета президентом на целых пятнадцать лет. «Падает снег» — из тех же «метеосводок», предвещающих долгосрочную политическую бурю. Шеф, надо отдать ему должное, полез в драку с открытым забралом. Пусть теперь не говорят, что не предупреждал. «Метеосводки» читать надо, господа доморощенные политики.

Подседерцев скомкал газету, бросил рядом с собой да сиденье. Водитель пошевелился, таким нервным, рвущим вышел звук, но не повернулся.

«Наверно, я единственный в Службе, кто не испытывает радости. Там все стоят на ушах и чешут кулаки. А я сижу здесь, и мне тошно. Что радоваться, хана нам, ребята!» — Подседерцев достал сигарету, размял подрагивающими пальцами.

Бессмысленной на первый взгляд демонстрацией силы на эстакаде бывшего здания СЭВа Шеф убивал двух зайцев сразу. Вынужденный уступить давлению ратовавших за силовой вариант в Чечне, он лично организовал такой «барраж» [9] в прессе, что для информации о развертывании боевых частей, случись такая утечка, просто не найдется места. Тем самым он еще раз подтвердил, что готов до бесконечности колебаться вместе с «линией Президента».

С другой стороны, отлично осведомленный о степени разложения армии и о мере готовности Дудаева к длительной партизанской войне, Шеф начинал свою игру на перспективу.

Ни о каких выборах в условиях затянувшейся карательной экспедиции и возмущения провинции, которую очень скоро завалят цинковые «грузы-200», речи быть не может. Как раз к сроку выборов державное кресло под Дедом в который раз закачается, а в такие моменты, когда расхлябанная телега Российской империи норовит опрокинуться в кювет и похоронить горластых пассажиров вместе с суровым возницей, Дед так тянет вожжи на себя, что только летит в разные стороны кровавая пена. Само собой, придется искать и наспех карать виновных в «саботаже демократических реформ» и «компрометации Президента». Вот тогда Шеф и укажет недрожащим перстом опричника на зарвавшихся и зажравшихся живчиков из «молодых демократов», уже отхвативших пол-Белого дома и нацеливающихся на Кремль. Вот тогда всем все и припомнится, и отрыгнется кровью.

«Зря это он. Только дурак считает себя умнее всех! — Подседерцев осторожно поднес к сигарете зажигалку, пытаясь удержать ее в ходящих ходуном пальцах. — Те, против кого попер Шеф, просчитали все на пять ходов вперед. Они сожрут его с потрохами. У мальчиков-демократиков кулаки не с пивную кружку, но зубки поострее будут! А я тоже хорош, знаю весь расклад наперед, но и знаю другое — с Александром Васильевичем я до конца. И когда он уже не будет Шефом, а к этому все и идет, я останусь рядом. Такой уж я идиот!»

— Мене, текел, упарсин — жизнь твоя взвешена и признана слишком легкой, — сказал он, выдохнув дым.

— Что, Борис Михайлович? — Водитель повернулся.

— Это я так. — Подседерцев потер широкий лоб. Эти слова, в библейские времена написанные огненными буквами на стене и предсказавшие конец царя Валтасара, всплыли из памяти сами собой. «Вот голова! До последней минуты работать будет», — невольно усмехнулся Подседерцев. — Дай-ка мне Гаврилу.

Водитель потыкал в кнопки радиотелефона, дождался ответа и передал трубку Подседерцеву.

— Это я. — В этот момент по взлетной полосе с ревом пронесся самолет. Подседерцев проводил взглядом его сигарообразное тело, прошитое строчкой ярко светящихся иллюминаторов. — Слышишь меня? Давай к «Ш-1», пошушукаемся.

Он передал трубку водителю. В рации, укрепленной между сиденьями, трижды тихо пискнул зуммер.

— Отстрелялись, Борис Михайлович, — облегченно вздохнул водитель.

Через минуту по шоссе от профилактория пронеслись два джипа, аккуратно прикрывающие зажатый между их литыми буйволиными телами серебристый «мерседес».

— Дай команду, пусть бригада сворачивается. Всем на базу. — Подседерцев откинулся на кожаный подголовник. — А мы остаемся.

Когти Орла

В маленьком чуланчике, заваленном некогда белыми халатами и пустыми коробками из-под лекарств, было душно, нос резал концентрированный запах больницы. Еще до приезда Ашкенази Максимов тщательно осмотрел их будущее убежище и, верный правилу — никогда никуда не входить, не подготовив путь отхода, первым делом перекусил медицинскими клещами шапки гвоздей на решетке, закрывавшей маленькое оконце. Теперь сорвать ее было делом одной секунды. Протиснуться в узкий проем ему труда не составило бы, с Кротовым пришлось бы помучиться. На самый крайний случай, если времени будет в обрез, Максимов решил попросту выбить раму самим Кротовым, конечно, не совсем вежливо по отношению к пожилому человеку, зато быстро и эффективно. Оставаться на линии огня, пока Кротов, кряхтя, будет забираться на подоконник и возиться с заклинившими шпингалетами, желания не было.

Кротов вытер взмокшее лицо и вздохнул:

— Скоро они там?

— Терпение, доктор Менгеле, — усмехнулся Максимов, Кротов так и не успел снять белый халат. — Мама не хотела, чтобы вы стали врачом? Вам бы пошло.

— Я сирота, Максим. — Нервное напряжение, наконец, сказалось, пальцы Кротова заметно дрожали. — Покурить бы.

— Поставят к стенке — дадут сигаретку, — ровным голосом произнес Максимов.

— У вас юмор могильщика.

— А у вас оптимизм возницы катафалка.

— Сколько нам еще сидеть? — Кротов осторожно поправил под собой коробку. — С меня уже семь потов сошло! — Он рванул верхнюю пуговицу рубашки, оттянул вниз узел галстука. — Не могу больше! Чего мы ждем?

— Не дергайтесь. Кротов, дайте ребятам свернуть бригаду обеспечения.

— Какую еще бригаду?

— А вы думали, нас без присмотра оставят?!

— О, господи! — тяжело вздохнул Кротов. Максимов ждал: по всем признакам, у Кротова начиналась истерика, так и должно было быть, людей со стальными нервами в природе не существует, каждому положен свой предел, а Кротов уже давно жил за чертой. Он великолепно держался на даче, несколько минут назад виртуозно «сделал» Ашкенази, словно вместе с Журавлевым изучал тонкости вербовки в Высшей школе КГБ. Но в этой комнатенке, где сидеть пришлось, уткнувшись друг другу в колени, под заунывный вой мотора вентиляционной системы, дребезжащей в углу, Кротов не выдержал. Он до белых полос закусил губы, сцепил пальцы и уткнулся взглядом куда-то в потолок.

Максимов внимательно следил за глазами Кротова, и когда их подернула мутная поволока, резко выхватил пистолет и прижал холодный цилиндр глушителя к взмокшему лбу Кротова. Тот дернул головой, будто к нему прикоснулись каленым железом, Максимов двинул вперед руку и прижал голову Кротова к кафельной стенке.

— Тихо, Кротов, только тихо! — Максимов щелкнул предохранителем. — Быстро возьмите себя в руки. Или я разнесу вам голову.

Лицо Кротова на мгновение омертвело, на нем отчетливо проступили все до единой морщинки, уголки губ поползли вниз, веки дрогнули и плотно сжались, собрав в бугорки дряблую пергаментную кожу. Максимов с облегчением отметил, что у того чуть дрожат остро вырезанные крылья носа, значит, до обморока от спазма дыхания дело не дошло.

— Все. — Кротов повел слабой рукой, отстраняя пистолет от лба. — Я в порядке, Максим. — Он длинно выдохнул, как человек, еле вынырнувший из глубины, и потерся затылком о холодный кафель стены.

Максимов заглянул ему в глаза. Так делает рефери на ринге, когда хочет узнать, готов ли поднявшийся с пола продолжить бой. Кротов был готов, мути в глазах не было.

— Ты бы выстрелил? — Кротов проводил взглядом «Зауэр», нырнувший в кобуру.

— Да, — кивнул Максимов. — У меня приказ стрелять при малейшем признаке провала. Гаврилов вас ценит меньше, чем свою шкуру.