— Ладно, ладно! Зубки друг другу показали, давайте ваши вопросы.

— Допустим, — Журавлев выдохнул дым, — на вашем месте сидел бы один из крупнейших организаторов подпольных цехов в стране. Эйнштейн массовых хищений и Капабланка операций с валютой в особо крупных размерах. Он, конечно же, знаком с элитой преступного и полу богемного мира. Он ко многому причастен и о еще большем осведомлен. Как бы, по вашему мнению, он ответил на вопрос: нужна ли мафии власть?

— Неплохо, неплохо! — Кротов не отрываясь смотрел на гладкую поверхность разделявшего их стола, словно это была шахматная доска, а Журавлев только что начал красивый гамбит. — Очень интересная беседа у нас пойдет, Кирилл Алексеевич! — он поднял глаза на Журавлева. — Задавайте уж следующий вопросик. Хотите, сделаю это за вас? Только, чур, признаетесь, если угадаю.

— Согласен, но если угадаете, придется отвечать.

— После уточнения «имеется в виду государственная власть» последовал бы вопрос: готова ли мафия, как вы ее называете, пойти на определенные шаги, скажем так, направленные на приобретение вышеупомянутой власти. Так?

— Да. — Чуть помедлив, Журавлев кивнул и затаился: Кротов сознательно сам обнажил клинковую сущность вопроса. Теперь он стал смертельно опасным. Безопаснее, как ни парадоксально, для обоих было бы промолчать.

— Отлично! — Кротов опять уткнул подбородок в воротник.

— И это весь ответ? — сыграл удивление Журавлев.

— Не гоните, мне надо подумать, — ответил Кротов и закрыл глаза.

Сигарета Журавлева успела дотлеть до фильтра, когда Кротов наконец заговорил:

— Однажды в бане один мужик намылил лицо, так что описать вам его не могу, и в ответ на примерно такой же вопрос ответил: «А на хрена еще и подтяжки, если у меня ремень есть!» Уточнить или не надо?

— Продолжайте, Савелий Игнатович. — Журавлев облегченно выпустил последний клубок дыма и ткнул окурок в пепельницу. Кротов начал отвечать на вопрос, это была победа.

— Еще бы! — ухмыльнулся Кротов. — Так вот, этот человек с намыленной рожей в продолжение сказал примерно следующее: «Нам пришлось не сладко. Но уже наши сыновья выпрямят спины и будут открыто ездить на дорогих машинах. А повезет нашим внукам. Они получат дипломы лучших университетов мира, и внуки тех, кто нас сейчас сажают, будут служить у них простыми клерками».

— И вы ему поверили?

— Я же разумный человек и ничего не принимаю на веру. Здесь неплохая библиотека. Поинтересуйтесь моим формуляром, я кое-что читаю помимо обязательной для вас «Правды». Неужели не понятно, что даже ребенок до поры до времени зреет в утробе матери? И так во всем. Новое вызревает, сокрытое от чужих глаз. Даже слепому видно, что в стране нарождается нечто новое. Называйте это перестройкой, реформой, как вам будет угодно. Но не с Марса же оно прилетело. И не привезли его вместе с картошкой из Америки! Наше оно, российское. Из нашего дерьма, сиречь — почвы произросло. Европа, как беременная баба, сто лет носила в себе капитализм. Растила новых людей в масонских ложах, бередила умы писаниями просветителей. А пришел срок — погнали просвещенные темную толпу на Бастилию, чтобы раз и навсегда переделать мир по своему разумению. И с тех пор у них власть не по крови, а по уму передается.

— Хотите сказать…

— Именно! В ту самую мафию, как вы выражаетесь, власть загнала лучших, кто не вписывался в систему. У кого хватало ума не лезть в диссидентуру и не бегать с самиздатом по подворотням, шли к нам и узнавали вкус дела. А оно от подневольной пахоты отличается, как дорогое вино от кислой бормотухи. Кружит голову и заставляет уважать себя самого. А от вашей бормотухи одна дурь и тоска безысходная!

— Иными словами, вы считаете, что у истоков изменений в стране стоят мафиозные круги? — вернул разговор в прежнее русло Журавлев.

— Эх, Кирилл Алексеевич! У вас, как у всякого конторского, мозги набекрень. Не говорил я этого! Изменения приходят помимо воли отдельных людей, пусть даже и сбитых в мощные группы. Слишком уж мелок человек для этого. Его счастье, если успевает грядущие перемены почувствовать да сообразить — то ли голову спрятать, то ли вылезти из норки. На большее нашего ума не хватает.

— Получается, мафии власть не нужна. Как вашему мужику подтяжки.

— Власть — категория управления. Есть такая наука. Для управления тем, что мы имеем, власти достаточно. Мы прекрасно уживались с кремлевской властью. И жили бы еще долго, не затрещи она от старости по всем швам. Вот так и вот так, — Кротов сложил ладони треугольником, сначала острием вверх, потом вниз. — Они — пирамида сверху, мы — снизу. Пока были мы, были и они. Или наоборот, как вам угодно. До чего не доходили руки у них, делали мы. Где напортачили они, латали дыры мы. Где ваш закон молчал, судили мы. Им было не хлопотно управлять, согласитесь, когда решения съездов о том, что народ надо кормить, пристойно одевать и обувать, претворяли в жизнь такие, как ваш Эйнштейн-цеховик.

— Интересно. — «Интересно будет начальству, когда прослушают пленку. Надо ломать Крота, без него они не дадут хода операции. Я знаю, куда бить. Он завелся, вспомнив о жене и детях. У всех будут внуки, а у него — нет. Значит, все напрасно, и будущего для себя он не видит. Жестоко, конечно, играть на таком, но иного выхода нет. Не сломаю сейчас, подставит в ходе операции, у него ума хватит».

— Жаль мне вас, Кирилл Алексеевич, — неожиданно тихо сказал Кротов.

— Это почему? — Журавлев обошел стол, присел на угол. Хотел быть ближе к Кротову. Нанося удар, как в боксе, нужно чувствовать тело противника.

— У вас глаза собаки, сделавшей стойку, — улыбнулся Кротов. — Значит, моя лекция пошла, простите за каламбур, псу под хвост. Ничего вы не поняли и ничего у вас не выйдет. Те, на самом верху, не поверят ни единому вашему слову, собери вы компромат хоть на всех более или менее серьезных деловых людей. Обвинят в подрыве устоев и клевете на Советскую власть. Между нами говоря, будут в чем-то правы. Вас без лишнего шума упекут в психушку, и вся недолга. Мы же не имели дела с небожителями. Вполне достаточно управленцев третьего и четвертого эшелонов. Мужики они еще крепкие, по бабам бегают и интересуются будущим своих внуков. Кроме этого, они ближе к делу и народу, который, что ты ему ни обещай, сытно есть и тепло одеваться хочет сегодня, а не в светлом будущем. Нас они не чураются, за изгоев не держат, поверьте мне. Партийную власть по наследству только в Корее передают, а внуками и внучками их бог не обделил. Сидеть и ждать, пока Политбюро вымрет, они не станут. Соберутся в кучу, выберут атаманом областного босса и пойдут приступом на Москву. А когда по всей стране повыкидывают старых хрычей из теплых кресел, позовут нас. Хотя и звать не надо, мы всегда рядом. Своих мы никогда не бросаем. И эту объективную тенденцию, вызванную к жизни миллионами амбиций и воль, вы хотите переломить? Тогда мне жаль вас, искренне жаль.

— Мир полярен, Савелий Игнатович. Каждая тенденция порождает свой антипод, разве нет? Предположим, я представляю альтернативную тенденцию. И в таком качестве мог бы быть очень полезен.

— Чем? — Кротов откинулся на стуле, смерил взглядом грузную фигуру Журавлева. — Спешу напомнить, вы имеете дело с человеком, оказавшимся в тупике. Кстати, не без вашего участия. Меня мурыжат четвертый год. На себя я взял только цех в Краснодаре. Большего вы не накопали. За этот цех мне светят максимум шесть лет. Вы же знаете, что год тюремного содержания идет за три года лагерей. Итого, я уже отмотал почти высшую меру. Передать дело в суд — значит выпустить меня подчистую из зала суда. Но кому-то очень хочется сделать из меня крестного отца советской мафии.

— Не совсем так, Кротов. Кому-то выгодно, чтобы Крот сгнил в каменном мешке. Это единственный способ устранить из дела конкурента, избежав разборок на сходняке. Назвать имя?

— Мы договорились без имен. — Кротов плотно сжал тонкие губы.

— А если я смогу связать это имя с аварией в Гаграх? Машина слетела в пропасть. Но экспертиза показала, что дети умерли не сразу. Мать прижала Сашу и Леночку к себе и тем продлила им на несколько мучительных минут жизнь.